Форум » Вне Времени » Love is... » Ответить
Love is...
Marlene McKinnon: Время действия: Весна 1976 Место действия: Хогвартс и прилегающие территории Участники: Barty Crouch Jr & Marlene McKinnon Краткое описание: Семь дней, семь встреч и всего два человека, чтобы ответить всего на один вопрос: а что же такое любовь?...
Ответов - 5
Marlene McKinnon: День первый. Love is… красться по коридору, прячась в тени, чтобы он не заметил, и отчаянно надеяться, что заметит. Проклятый, проклятый день! И хоть бы что-нибудь хорошее сегодня случилось, так нет же – неприятности сыпятся на голову, как из рога изобилия. Сначала слизеринцы опять чем-то обидели несчастную Мэри МакДональд, которая всегда бросается в бурные рыдания перед обидчиками и весь день убивается на пустом месте вместо того, чтобы пройти мимо и сделать вид, что ничего не слышала. Или на худой конец можно что-нибудь съязвить в ответ на предмет отсутствия у оппонентов хоть грамма серого вещества – так всегда делают уверенные в себе популярные девочки, похожие, как яйца одной курицы. Марлин Маккиннон предпочитает первый вариант – делать вид, что ничего не происходит, когда ей вслед начинают кричать какие-нибудь издевательские глупости. Хотя, чего греха таить, - слизеринцы редко обращают на нее внимание. Да там и смотреть-то не на что, прости господи. И не за что ругать. И в пример ставить тоже не за что. Абсолютно_среднестатическое_существо. Ее подруги бегают на свидания и возвращаются под утро, жеманно хихикая и увлеченно рассказывая под пологом кровати, как они едва-едва не попались в лапы Филчу и как избранник, этот принц на гнедом пони в яблоках, отважно спас их из заточения у завхоза. Романтика, ничего не скажешь. Барти Крауч-младший – должно быть, еще один такой же принц на пони. Достаточно узреть один только его самодовольный взгляд. То, как он смотрел на нее тогда, в классе. Как смотрит постоянно. Это вроде бы не ненависть, и уж точно не презрение. Это… насмешка? Или просто вызов? Подумать только, первый раз в жизни ее беспокоят такие отвлеченные материи. Эмоции парня, который совершенно ее не касается. Который ей даже не подходит… Стоп. О чем она думает? Об этом нельзя размышлять, совсем-совсем ни к чему. И к тому же – совершенно безрезультатно. Но она вспоминает его – все время. Когда идет по коридору поздним вечером из библиотеки, то и дело сверяясь с часами, чтобы не опоздать к отбою и не схлопотать отработку у Филча. Думает о проклятом Барти Крауче, а отнюдь не о недописанном сочинении по зельеварению, например… Гораций Слагхорн определенно не обрадуется, если она придет на завтрашний урок, не подготовившись как следует. Хотя кого обманывать? Он не обрадуется, но и не удивится. А потом она слышит в конце коридора шаги и неосознанно, совершенно бездумно метается к тени, когда слышит тот самый голос человека, которого она меньше всего [больше всего] хотела бы сейчас встретить. - Кто здесь? Выходи, я слышал шаги. Она обреченно выходит на дорожку лунного света, едва не роняя рыцарские доспехи у стены. Как хорошо, что в сумраке совсем не видно, как непозволительно она краснеет. Зато прекрасно слышен подозрительно понизившийся тон голоса. - Крауч, ты что забыл в коридоре в такое время?
Barty Crouch Jr: Love is…отводить широко распахнутые глаза в прохладной темноте, зная, что их отражение все равно не увидят. - У меня руки чешутся кому-то врезать... - Пойди и врежь. – Из-за книжного переплета показались два голубых глаза, явственно умоляющих оставить их обладателя в покое хотя бы на пару минут. - Ты же знаешь, что никуда я не пойду. – Черноволосый юноша тяжело вздохнул и с грохотом обрушился на соседнюю кровать, предварительно смахнув с прикроватной тумбочки неприглядную склянку с зельем, отозвавшуюся траурным «дзынь». Его приятель нарочито громко захлопнул книгу и с некоторым любопытством уставился на устроенный беспорядок. Как говорится, мелочь, а раздражает. – С территории Хогвартса нельзя аппарировать. К тому же Сириус только и ждет случая надрать мне задницу. - Тогда, прошу тебя, Регулус, не сотрясай зря воздух, мадам Пинс с меня три шкуры спустит, если я сегодня не верну ей учебник. Репаро. - Пойди и верни. - Я не дочитал. Не догадываешься по чьей милости? - Да брось, у тебя Ж.А.Б.А. только в следующем году! - Зато у тебя в этом. А я слышу исключительно жалобы на Сириуса, который присылает тебе по выходным посылки с навозными бомбами, и на мать, которая расписывает все твои дни в соответствии с собственными планами, не преминув в заключении отметить, что ты ее солнышко-сыночек, а тебя всякий раз начинает от всего этого тошнить. Сказал бы ты ей уже. - Ты не знаешь мою мать! - Да ну? Наверное, мой отец – король степных фей. - Что-то ты не слишком часто высказываешь при нем свое мнение. - У меня руки чешутся кому-то врезать... Кстати, ты разрушил все мои планы на вечер, только чтобы это сказать? Да, обидно будет получить по голове каким-нибудь увесистым словарем гоблинского языка всего-навсего из-за твоего нытья. - Барти, шел бы ты уже в библиотеку... - Только после того, как выставлю тебя из своей комнаты, Регулус. - Будто я не знаю, что ты не за несданную книжку беспокоишься! – Младший Блэк резко развернулся в дверном проеме и уставился прямо на Барти, брови которого уже скрылись под растрепанной челкой. – ...да брось, это же единственное место, где ты можешь встретить Маккинон, ты даже домашнее задание делаешь в библиотеке, а не в факультетской гостиной. Крауч, она же с Гриффиндора! - Твой брат тоже. - И я его ненавижу. - А кто тебе сказал, что я к Маккинон испытываю исключительно трепетно-нежные чувства? - Я же не дурак. - Правда? - Барти! - Ладно, Рег, дай мне пройти, иначе мадам Пинс... - Слышали мы уже про мадам Пинс... – улыбка на лице Регулуса стала еще шире. - До свидания. - Счастливого вечера! И с чего блэковская морда решил, что Маккинон ему нравится? Она, конечно, здорово отличается от своих безмозглых подружек и от всех этих стерв, которых он каждый день видит в слизеринской гостиной... И ему нравится наблюдать за ней, просто смотреть, как она, склоняясь над котлом, заправляет за ухо непослушную прядь темных волос, как явно нервничает, когда Слакхорн маячит на горизонте, грозясь вот-вот проверить, что она там состряпала, когда за ужином она поносит к губам стакан с тыквенным соком... Да, Регулус прав, немного ближе он может быть только в библиотеке, но соседняя парта каждый раз оказывается безнадежно далекой. Да сдалась ему эта Маккинон, в конце-то концов! Так... просто...интересно... Интересно знать, о чем она думает каждый невероятно длинный день: когда смотрит в заплаканное теплым дождем окно, ловя в его отражениях лица, голоса без конкретных слов и много-много мыслей, которые кажутся ей нездоровыми. И тогда она усмехается. А спустя мгновение понимает, что это ее мысли. Ее и ничьи больше. Я надеюсь, она не слишком грустит по этому поводу. Он все еще идет по коридору, сжимая в пальцах ручку сумки, безвольно болтающейся на плече, и когда слышит шорох в нескольких шагах от себя, самопроизвольно отскакивает в тень от распахнутой двери. Здравствуйте, Мистер Филч, вы тоже надумали прогуляться перед сном? Черт, надо же так глупо попасться! - Марлин? – Барти чуть было не ударился лбом о дверной косяк, когда собрался со смелостью, чтобы взглянуть на обладательницу голоса и выяснить не обманывают ли его уши. Уши не обманывали. Лучше б Филч! - Наверное, тебя мало касается то, что я здесь забыл. Хотя, теперь мне кажется, что мои дела непрерывно связаны с необходимостью проводить тебя до гриффиндорской башни. Судя по всему, ты не помнишь ее местонахождение. Едва подавив нервенный смешок (нет, ну надо же, а?!), Барти выбрался из-за двери и на негнущихся ногах подошел к Марлин, хотя, больше всего на свете ему хотелось развернуться и сделать ноги. Несколько шагов навстречу – это целое расстояние.
Marlene McKinnon: Love is… собрав волю в кулак, заставлять себя уйти, и все равно сделать шаг навстречу. Больше всего она хотела сейчас вздохнуть поглубже и попросить его уйти. На крайний случай – замолчать. Невозможно, чтобы одно слово какого-то там слизеринца могло ввести в такой транс. Самый настоящий транс, в котором единственное, что ты еще в состоянии делать, - это воевать с собственным телом, с нервными окончаниями, которые так и норовят дать сигнал мышцам лица: улыбнись ему, дурочка, улыбнись! Марлин не улыбнулась. Она вообще считала себя крайне ответственным и серьезным человеком, а улыбаться друг другу ночью в коридоре… глупость какая. Нужно немедленно выбросить из головы всякую чушь вроде этих улыбок, сделать дело, за которым тебя понесло в этот коридор, и развернуться с гордым видом, уходя и цокая каблуками. Именно так делают все серьезные и ответственные девушки. Так или не так?.. Она судорожно попыталась припомнить, зачем ее вообще сюда черт принес. И вдруг поняла, что забыла. Абсолютно, одним махом забыла, почему пришла. Всемилостивые архангелы, ну что же с ней сегодня такое?! А все Барти Крауч виноват. И что он потерял в этом богом забытом коридоре? Что ж ему все не спится-то?! - Я-то помню, где моя гостиная… Ведь помню же, да? Или не помню… Стоп! Куда он предложил ее проводить? Это еще зачем? Мысли совершенно не желали складываться во что-то осмысленное. - …а вот откуда ты знаешь, где она… Наверное, уже кого-нибудь провожал, да? Едва ляпнув эту непрошеную фразу, Марли испытала непреодолимое желание вернуться обратно к стене и хорошенько побиться об нее лбом. Ну что она несет, что? Какая, к черту, разница, провожал он кого-то до гостиной Гриффиндора или не провожал? А может, и не до гостиной, а прямо до спальни… Неожиданно придя в совершенно нехарактерное состояние ярости, в которой Марли всегда была смешна, она фыркнула и пробормотала что-то вроде «Забудь», или, может, «Заткнись», и уже развернулась, чтобы уйти, как вдруг… Хоп. Секунда совершенно вылетела из памяти, а в следующую Марлин Маккиннон неожиданно поняла, что неумело и совсем по-детски кусает Барти Крауча за губу. Не целует, а именно кусает. Господи, какой стыд! Ведь она совсем не умеет целоваться! Отпрыгнув в сторону с грацией стареющего слона, вся красная, как рак, Маккиннон буркнула неестественно высоким голосом: - Пойду вспоминать, где моя гостиная, всего хорошего, - и понеслась вперед коридора так, будто бы за ней гнались черти.
Barty Crouch Jr: Love is... видеть ее в каждом блике на стенах темных коридоров. Остается только скрипучая дверь-укрытие и ее стальная ручка, от которой по всей ладони распространяется спасительная прохлада. Как все-таки жаль, что все, чего ты с трепетом ждешь, неизбежно уходит, стремится исчезнуть на горизонте, стоит только открыть глаза. Если бы хоть что-то изменилось, ты бы наверняка заметил. То, чего ты боишься, всегда находит место в реальности. Твоя действительность наполнена темнотой, в которой еще можно хоть что-то разглядеть, сверкающими латами на могучей груди рыцарских доспехов и свежим ароматом позднего вечера. Она улыбается тебе из темноты – это заполняет твои мысли, и ты уже не можешь думать ни о чем другом: на твоей щеке все еще ее дыхание, а твой учащенный пульс – единственное свидетельство, что тебе, вопреки убеждениям, не все равно. Остается смириться с тем, что Марлин Маккинон, вздумавшая покинуть твою жизнь раз и навсегда и вычеркнувшая свое имя из списка безразличия в твоем сердце, все еще что-то значит для тебя. Приходится лишь определять, что именно, но на это чертовски не хватает времени – она слишком быстро бегает. Убегает, скрывается, погружается в темноту, в которой еще можно что-либо разглядеть. И ты распахиваешь глаза так широко, как только можешь. Ты кричишь «Подожди», наплевав на черноту за нарисованными окнами, ты кричишь «Стой» в надежде, что она замрет на месте, чтобы ты успел ее догнать. Но она торопится в свою гостиную. Вопреки ожиданиям. - Марли, подожди, умоляю! – Ты понимаешь, что бессмысленно стоять на месте в то время, как нечто важное ускользает из рук, сыпется меж пальцами, и теперь только в твоей власти что-либо изменить, поскольку она выполнила часть своей миссии, сделала то, что могла сделать. – Марли! Доспехи с грохотом обрушиваются на пол – историю тысячи следов, среди которых мелькают отпечатки ее шагов, но в почти кромешной тьме их невозможно разглядеть. Остается только звать. Тебе везет, ты слышишь едва уловимые шаги за ближайшим поворотом. Ты успеваешь схватить ее за руку, но она не видит твое ошеломленное лицо. Можно сказать, ты впервые проводил девушку до гриффиндорской гостиной. Теперь ты знаешь где она находится и где Ее искать. У нее теплые ладони и теплые глаза – ты не можешь отпустить ее руку, потому что без нее будешь чувствовать себя неполноценным, оторванным от реального мира, существующего под ее несомненно удивленным взглядом. Удивительными глазами. Так близко, что тебе начинает казаться, будто ее горячее дыхание вовсе не сметала с твоей щеки вечерняя прохлада, будто оно всегда там было. Ты не желаешь помнить мир в другом цвете. Просто отводишь ее подальше от любопытных глаз Полной Дамы в розовом платье – всего-то пара шагов - и целуешь – у тебя даже вариантов других нет на этот счет, бабочка подлетела к раскаленному добела огню слишком близко. Просто, просто, просто... На самом же деле это безумно тяжело, открывать глаза в полной темноте и от растерянности потерять все слова. Лишь бы не ее.
Marlene McKinnon: Love is… не знать. А чуять. А не бывает такого! Не бывает, чтобы от своего имени так тряслись и подгибались колени. А имя невыразительное, совсем глупое, похожее на все другие имена – только почему-то именно от этого сочетания звуков с низкими, внезапно охрипшими интонациями берет дрожь, такая несусветная, тяжелая дрожь, что даже зубы вдруг стучат, и в ушах грохот крови, а под грудью разливается сладкая, тянущаяся судорога, теплое течение влюбленности, ощущение, что ты вот-вот продашь душу ради одной возможности повернуться и сказать одним толчком воздуха: «Останови меня, Крауч, пожалуйста, останови, не пускай никуда больше». А она и не уйдет больше. Ей некуда. И незачем. И ноги не несут. Не слушаются… Ни черта не слушается больше – ни тело, ни разум, когда вдруг из темноты появляются ладони, губы, теплое, неожиданно нежное прикосновение, и ничего не важно больше, нет никаких запретов, черт, факультетов нет, историй жизни – их выдумали глупые, пустые, как чашки, люди. А есть только он. И еще немножко от нее. Крупица. Малость. - Не останавливайся. Пожалуйста… - и она прижимается ближе, плохо понимая, что происходит; ей, маленькой, глупой, смешной и до одури нелепой девочке, кажется, что если отойти хоть на шаг – мир лопнет, как надувной шарик, лопнет и не сможет сложится обратно; мир – шар, а не мозаика, составные части не состыкуются. Только одна состыковка. Только один общий ритм. Есть юноша, который уже что-то предчувствует левой стороной груди. И есть девушка, которая очень скоро его узнает. Узнает, как он умеет шептать что-то сбивчивое в шею, как быстро, по-детски беззаботно засыпает и жмурится на солнце. Симпатичный ясноглазый парень. Ему совсем немного лет… и она его видит. Такого человека ей хочется любить. Потому что он не размазня, он с характером – это сразу видно, но без гонора, и у него нежные-нежные руки. Потому что у него брови взлетают вверх, когда она звонко хохочет, запрокидывая голову назад, потому что он никогда не отводит глаз, когда смотрит ей в лицо, и потому что у нее захватывает дух – перебивает дыхание так, что нельзя уже не говорить, ни думать, а только просить одними зрачками: поцелуй меня, пожалуйста, побыстрее поцелуй меня, если я еще не превратилась в один вдох-выдох. Она чувствует его верность, честность, его осанку – не внешнюю, совсем нет. Он отличный человек. Он самый лучший человек на свете. Если кто-то вздумает ей возразить, она не станет спорит – просто не будет верить чужим словам, и этого хватит. Вот такой вот парень. Которого она узнает.
полная версия страницы