Форум » Годрикова Лощина » Деревенская улица 0.2 » Ответить
Деревенская улица 0.2
Game Master: Узенькая улочка, по обеим сторонам которой довольно близко примыкают друг к другу дома, соединяется с центральной площадью деревушки. Золотистый свет фонарей освещает её в тёмное время суток. Кроме домов здесь есть несколько магазинчиков, почта и паб. На дальней стороне площади драгоценными камнями сияют цветные витражи в окнах маленькой церкви. За церковью располагается местное кладбище, на котором похоронены Игнотус Певерелл, Кендра и Ариана Дамблдор, а также другие волшебники, некогда жившие в Годриковой Лощине. Зимой улицу почти не чистят от снега, оттого она частенько утопает в сугробах, укрытая голубоватым снежным одеялом, мерцающим в радужных искрах от озаренных витражей, фонарей и светящихся окошек.
Ответов - 28, стр:
1 2 All
Magnus Foragwill: Весь мир меняется. Планеты крутятся, вчерашний перегной вновь рождает жизнь, которая, в свою очередь, эволюционирует. И время... Оно, несмотря на свою вопиющую беспристрастность, начинает насмехаться, с тонкой издевкой меняя свое течение, становясь то тягуче вязким и мучительно вялотекущим, то пускаясь вскачь, ускользая ветром сквозь пальцы. Время тоже меняется. Меняется для нас, для людей, идущих сквозь него. Или это мы начинаем идти с разной скоростью и все это - лишь иллюзия? И изменения касаются лишь нашего восприятия? Над этими вопросами Форагвилл любил поразамыслить в свободные вечера. Неторопливо подумать, проанализировать, пофилософствовать. А сейчас, кажется, у него появилась возможность взглянуть на этот вопрос по новому. Ибо он узрел человека, который наверняка упоминался в каких-нибудь зловещих пророчествах. Человека, которого не касалось Время. Человека, который шел сквозь него, не меняясь. Тильда Краун. Кажется, она даже внешне осталась точно такой же, какой он ее запомнил - хотя ничего утверждать наверняка Магнус бы не решился. А речь... Интонация, голос, сами слова - казалось, рейвенкловка подшучивала над ним, намеренно копируя себя сколько-там-летней давности. Что ж, это в какой-то мере упрощало, а в какой-то - усложняло его задачу. Уговорить давнюю знакомую отдать пленку будет не так-то просто. Форагвилл поймал себя на мысли, что, пожалуй, намного проще было бы обездвижить девушку Петрификусом Тоталусом, после чего изъять пленку у неспособного к сопротивлению тела. Несмотря на все неприятие таких методов, отбрасывать идею он все же не стал - вырученная информация наверняка того стоила, а перед Тильдой он потом искренне извинится. Если успеет парировать магический удар... - А ты почти не изменилась. Все так же увлекаешься фотографией и игнорируешь весь мир вокруг себя? Вселенная по-прежнему существует лишь для того, чтобы ты могла запечатлеть факт ее существования? Он затянулся. Возможно, слова прозвучали резковато - как и любое проявление его мнения. Он-то менялся. Он не раз приходил к необходимости искать новые пути, не утыкаться лбом в стены. Перешагивать через себя. Создавать из себя новую личность. А вот она... Понимала ли она, что здесь происходит? Или творящееся вокруг было лишь очередной вехой в вечном информационном безучастном голоде? Молодого человека охватило раздражение, а еще через миг - стыд. Ведь Краун всегда была в чем-то подобна ребенку: всегда такая же наивная и слабая за своей ледяной ширмой, наверное, даже добрая. Злиться на нее, отпускать колкости - все это приводило лишь к лишним поводам для ее уверенности в правильности собственного пути пассивной мизантропии. Иначе, нужно действовать иначе... - Извини. Не могу смотреть на это все спокойно. Эти выродки... Знать бы их в лицо! - Магнус почуствовал, как побелели косташки пальцев, сомкнутых на палочке. Затяжка. Выдох. Спокойно. - А ведь у тебя они наверняка засняты... Жаль, если эта информация пропадет втуне.
Sirius Black: Кто сказал, что страсть опасна, доброта смешна, Что в наш век отвага не нужна? Как и встарь от ветра часто рушится стена. Крепче будь и буря не страшна. © Война никого не щадит и никогда не ждёт. Она врывается в один из таких тихих, безмятежных вечеров, бесцеремонно нарушая его покой, и вызывает тебя на бой. Без брошенной белой перчатки, без приглашения к барьеру, без права первого выстрела. Подло, со спины, в тени сгущающихся сумерек она приходит отчаянным криком боли и запахом горелой плоти. Ты не успеваешь и опомниться, как далеко не маленькая деревенька уже охвачена паническим ужасом от царящего вокруг зверства. Магглы сходят с ума от одного только вида гигантов, давящих людей, как насекомых. Круцио – и не нужны ни великаны, ни огонь, чтобы ад стал вашей болью. Империо – и вы убьёте свою мать, свою жену, своих детей, упиваясь их мучениями. Авада Кедавра – и вас уже ничто не спасёт. Хлопок аппарации – один, другой. Нас так мало, но в каждом горит решимость – бороться до конца. Сражаться за победу. Иначе никак. Мы сильны своей верой. Рука привычным жестом выхватывает палочку из заднего кармана брюк. Обездвижить. Обезвредить. Обез... да, не помешало бы, и обезглавить, но не лишать же стражей Азкабана единственной радости жизни. Вместо этого – контрольный Ступефай, и посылка дементорам, ещё тёпленькая, упакована в придорожном сугробе. Знать бы наперёд – не забыл бы подписаться отправителем. Блэк давно потерял счёт времени и ориентацию в пространстве. Не имея ни малейшего представления о том, сколько часов прошло с тех пор, как развязался этот бой, он брёл по улицам полуразрушенной деревни, силясь разглядеть что-либо перед собой. По разгорячённому лицу волшебника хлестали порывы яростного ветра, хлопья снега слепили глаза, застилая взор. Приходилось глядеть в оба, чтобы при случае угостить встречных Пожирателей доброй порцией свеженьких заклятий, а самому во всей этой катавасии не попасть под перекрёстный «огонь». Но Сириус не был бы самим собой, если бы не умудрялся попадать куда угодно, когда угодно и во что угодно. К зловещему завыванию метели резко прибавился новый, назойливый гул, возвестивший о приближении автомобиля, и тут же из-за поворота выскочил Ленд Ровер, явно потерявший управление в снежную бурю. Свет фар на какую-то долю секунды выхватил из тьмы ошеломлённое лицо Блэка, едва успевшего ретироваться с проезжей части, во всю мощь своих лёгких поминая штаны Мерлина, но слова мага потонули в оглушительном грохоте. Не сбавляя скорости, автомобиль вылетел на обочину и врезался в массивный ствол старого дуба, раскинувшего свои широкие кроны высоко над дорогой. Прямо на глазах у Сириуса дно машины стали лизать жадные языки пламени, поднимаясь к дверцам и капоту, из-под которого уже валил дым. Припустив бегом к месту аварии, Бродяга с облегчением отметил, что пассажиры в составе двух взрослых и одного ребёнка не пострадали и уже самостоятельно покинули горящий «экипаж», удаляясь от него на безопасное расстояние. Огонь стремительно разрастался, как вдруг послышался душераздирающий плач: – Блэкки! – глотая слёзы, кричал парнишка, тщетно вырываясь из крепких отцовских объятий. – Там остался Блэкки! – Боже, собака в машине! – беспомощно заламывая руки, женщина в отчаянии смотрела то на сына, то на мужа, то на маленькую, чёрную мордашку, заливающуюся истошным лаем на заднем сидении авто. И думать уже было некогда. Совсем. Только действовать. Потому что любая задержка могла иметь самые трагичные последствия. Для них обоих. Для Блэкки – с её животной боязнью огня, – и Блэка – с его неисправимой гриффиндорской дуростью храбростью. Рвануться к машине, не смотря на боль и слезящиеся от жара глаза. Распахнуть заднюю дверцу, чтобы маленькая собачонка от переизбытка чувств сбила тебя с ног. Скатиться кубарем со снежной горы, наваленной на обочине, обратно на дорогу и услышать прямо над собой, рёв взметнувшего в небо пламени. Осколки стекла и железа разлетались во все стороны, а Блэк, сгребя в охапку тёплый комочек шерсти, ласково лизавший ему руку шершавым языком, распластался у подножия сугроба. В ушах анимага всё ещё гулким эхом отзывался гром взорвавшегося автомобиля, зато на почерневшем от копоти лице играла победная ухмылка – жизнь, определённо, скучна без риска.
Remus Lupin: Абзац подкрался, как водится, незаметно... (с) В небесной канцелярии, определенно, решили, что одного дня для восстановления дееспособности после полнолуния оборотню будет вполне достаточно. Что при этом считал Люпин не обсуждалось даже им самим. Только вчера поутру он пришел в себя в подвале пустого дома, куда три дня назад сам себя запер. Правда, что прошло три дня Ремус узнал чуть позже, когда выбрался из своего заточения и нашел номер "Ежедневного Пророка". Остаток дня пришел в приведении себя в хоть какое-то подобие порядка. Ремус вытаскивал из-под ногтей занозы, старался не поделиться с белым приятелем человеческой едой и старательное избегание любых контактов со внешним миром. А на следующий день жизнь вновь бесцеремонно ворвалась в замкнутый мирок его маленькой квартирки. Война. Все та же бесконечная, беспощадная и бессмысленная. Так и пришлось Люпину, стиснув зубы и послав болезнь на три английских буквы, отправится в Годрикову Лощину. И пусть бы только кто-нибудь попробовал в этот момент предложить ему остаться. После нескольких лишь чудом пролетевших мимо Смертельных заклинаний, тело перестало выделываться, дескать, оно болеет и знать не знает что такое двигаться, и разом вспомнило все дуэльные навыки, да и разум очистился от вечной послеполнолунной хандры. Правду говорят - все депрессии от ничегонеделания. Вжик-вжик-вжик, уноси готовенького (с) Счет времени, как и заклинаниям, Ремус потерял почти сразу. Как и удачным заклинаниям, тем более что в большинстве случаев понять попал или нет было сложно. Заклинания улетали в круговерть мокрого снега, и разобрать его дальнейшую судьбу было просто невозможно. Кажется, в той стороне кто-то упал, но разглядеть нет и секунды, потому что прямо в лицо летит ярко-зеленый луч, и надо уже самому падать, чтобы пропустить Смерть. И вскочить, наплевав на протест усталого тела, и пустить по обратному адресу Stupefy. А потом бежать, потому что Бомбарда - не то заклинание, от которого стоит пробовать увернуться. В начале схватки Ремус объявился чуть ли не на центральной площади, но через сколько-то времени (час? два? три?), когда из обзора исчезли проклятые черные плащи врагов, он огляделся и обнаружил, что заварушка увлекла его едва ли не на окраину. Вот попытка идентифицировать свое местоположение его и сгубила. А двум врагам понравилось как усталый оборотень бегает от взрывного заклинания, и Люпину еще повезло, что он взял выше, чем надо. Стена прямо над головой взорвалась так неожиданно, что Рем сперва и не понял откуда направлен удар. Взрыв изрядно оглушил оборотня, да еще и по голове в добавок к острым осколкам присоединился довольно увесистый булыжник. Почти до скрежета стиснув зубы, Ремус попытался подняться, каждое мгновение ожидая, что подъем прервет зеленая вспышка, но враги отчего-то медлят. Чего ждете, трусы, скрывающиеся под масками? Я же поднимусь, и... Визг тормозов, белая вспышка, ощущение чего-то большого, металлического, пронесшегося буквально в трех футах от головы. Ничего не понимая, Ремус поднимает голову, но видит лишь алые огни на заднем бампере автомобиля, стремительно сворачивающего за угол. Еще секунда, и взгляд находит две черные фигуры на другой стороне улочки. Кажется, нападения маггловского автомобиля они не ожидали, чем и дали Рему время, чтобы поднять палочку. Две секунды - и можно выдохнуть и предпринять еще одну попытку подняться. Дикий перезвон в голове, будто кто в шутку засунул туда собор с пьяным звонарем, боль в груди... дальше непонятно, потому что оттуда, куда укатил неожиданный спаситель Люпина, доносится взрыв. Как он оказался на ногах - шут его знает. А вот идти быстро не удавалось, картинка "ехала" и все норовила перевернуться темной стороной. А вот этого не надо! Шатаясь как пьяный, Люпин побрел к улице, озаренной пожаром как мог быстро. Добравшись до места, Рем обнаружил изуродованный скелет того самого автомобиля, что своевременным появлением явно спас его шкуру, и четыре человеческих силуэта. Что здесь произошло было понятно даже больной во всех смыслах голове Люпина. Поминая Мерлина, Моргану и прочих знаменитостей, Рем заковылял для ревизии жизнедеятельности. Знакомость самого близкого к очагу взрыва человека до контуженного пока не доходила, но направлялся он именно к нему, потому что троица магглов уже осторожно зашевелилась, что явно свидетельствовало о том, что они живы. Стоило Люпину приблизиться к лежащему человеку, как откуда-то из-под него выбралось нечто маленькое, черное... и донельзя испуганное. Встав перед человеком, собака просто изошлась в истерическом лае. "А, от меня же волком несет..." - Такое поведение после полнолуния не было сюрпризом для Ремуса, не одна собака так реагировала на него... точнее, почти все, не считая Сириуса. - "Где же ты, дружище?"
Tilda Crown: - Ни что не существует индивидуально для меня, это, несомненно, большой плюс, для данного "ни что", - как-то рассеянно отозвалась девушка. Метель разыгрывалась не на шутку и начинала доставлять неудобства, где-то вдалеке вспыхнул столб огня. Тильда вновь оглянулась на Магнуса. Ещё не настало время твоей работы? А ведь там, в деревне, наверняка, кто-то мечется, спасает людей из полыхающих пожаров, помогает разгребать завалы и приводить лощину в божеский вид, а ты сидишь и поддерживаешь милую беседу с человеком, у которого, возможно, только возможно, есть такие важные для министерства снимки. Я-то свои отношения с вселенной уже выяснила, а ты? Даже не разбираясь в людях, я вижу, как ты изменился. В общем-то нет ничего странного в том, что ты не среди авроров, что ты не бросаешься в смерть и боль с головой, ты сам, так же, как и я, в стороне. Мне вполне хватает смелости признавать, что эти великолепные трагедии и страдания меня не трогают, я старательно конспектирую их, словно это лекции, отправляю в печать ,а потом оставляю пылиться на полках в Гринготс. Метель вела себя по-хозяйски, зима вообще выдалась непредсказуемо холодной и Тильда не была одета по погоде. Приталенная рубашка, теплый белый свитер, прямая юбка из плотной шерсти в широкую клетку, темно-синее пальто со стойкой, аппарируя из дома она не захватила ни шарф, ни перчатки. Увлеченная съемкой, Кроун сначала даже не заметила холода, а теперь он стал невыносим. Но, тем не менее, возникло ощущение, что она вдруг вернулась на десять лет обратно. В уютную и знакомую библиотеку, к своим книгам. И опять видела рядом с собой всё того же рейвенклойца. В то время на кону стояли знания, а теперь чьи-то жизни. Если тогда она с легкостью поделилась результатами своих трудов, то не имело смысла отказывать теперь, кроме прочего, Магнус вполне мог помочь ей с опознанием людей на снимках. - Метель начинает доставлять ощутимые неудобства. Я предлагаю тебе сделку, Магнус. Нет, я не отдам тебе пленку, - сразу отрезала девушка, - но сейчас я отправлюсь домой и проявлю снимки. Ты поможешь мне опознать людей на них, я думаю, раз ты работаешь в министерстве, то, возможно, знаком с ними. В этом случае ты получишь копии колдографий. А ещё мне нужна будет клятва, - короткая пауза, словно она пробовала данное слово на вкус, - клятва, что ты никогда и ни при каких условиях не упомянешь, у кого и где взял данные снимки. На самом деле над формулировкой нужно ещё поразмыслить, но с другой стороны... Сам Магнус и те, кому он потащит колдографии, увидят завтра в печати репортаж Виктории Филдинг. Все решат, что министерскому работнику каким-то чудом удалось пересечься с фотокорреспондентом, которого и в самом пророке видело всего два человека - главный редактор и ещё какая-то журналистка. Оставалось только надеяться, что не возникнет петли, и Форагвилл не станет каждый раз являться на порог за новой порцией колдографий. О нет, не таков был ни гордый юноша, которого она помнила, ни уж, тем более, мужчина, сидевший рядом. - В любом случае, устраивает, или нет, тебя данное предложение - я собираюсь убраться от сюда, у меня ещё много работы. Тильда плавным движением поднялась с лавочки, сразу же получив порцией колючего снега в лицо. Перед тем, как аппарировать – стоило бы снять защитные чары, но не дождавшись ответа от Магнуса, прекращать действие заклинания, Тильда не собиралась, когда-то давно он был крайне благоразумным юношей, но всё меняется. Приводить его в свой дом то же не было очень благоразумным, но у себя дома девушка никого не боялась. К счастью, у аппарации есть ощутимый минус – ты не можешь перемещаться в незнакомые тебе места, а в доме, везде, исключая первый этаж, была раскинута сеть заклинаний оповещения и магических ловушек, многие из которых министерство запрещало расставлять в домашних условиях. Тильда потратила много времени и сил, чтобы чувствовать себя в безопасности.
Rachel Gwin: На пределе. Не сердце и лёгкие, но каждая клеточка работает на износ, будто в последний раз. Датчики зашкаливают, но приборы не дают сбой. Нет права на промедление, нет права на ошибку. Ты не задумываешься о том, толкают ли тебя в спину, тащат ли куда-то – в мозгу пульсирует всего одна мысль, которую невозможно перекрыть. Во всём мире остался лишь этот детский плач, а более – ничего. Здесь цель одна на всех. Она проста и понятна. А важен лишь результат. Ведь ни капли не важно, кто именно первым возьмёт испуганного ребёнка на руки, кто первым шагнёт на улицу, кому будет на выдохе шептать благодарности мать… Главное сейчас – просто не дать оборваться, по вине этой жестокой войны, ещё одной невинной жизни, вот и всё. И не возникает никаких картин или образов, а-ля «вся жизнь промелькнула перед глазами». Более того – ты вовсе не думаешь о смерти. По крайней мере, о своей собственной. Сказать по чести, ты вообще ничего не думаешь. Лишь чувствуешь. Полуинстинктивно. Потом, когда ты будешь вспоминать происходящее, то толком и не вспомнишь деталей. В памяти отпечатается лишь этот плач, да красно-жёлтые вспышки вокруг. Все будут сыпать вопросами, требуя всё новых и новых, более точных и красочных подробностей, а ты лишь разведёшь руками – разве опишешь всё так словами, как было на самом деле? Разве сможешь передать все те чувства, ощущения? Слушатели понимающе покивают головами, но в глазах их промелькнёт плохоскрываемое разочарование. Как же, ждали героя, а он не может и двух слов связать. А тебе лишь останется чуть-грустно улыбнуться. Это не главное… Главное уже сделано. Пламя уже кажется живым существом. Этаким здоровым любвеобильным рыжим псом, так и норовящим лизнуть тебя за ногу, как только ты зазеваешься. А ты каждый раз чудом отскакиваешь в последнюю секунду, лишь слегка опалив низ мантии. Но вот и последняя ступень. Дверь, коридор, ещё одна дверь – всё сливается в какой-то сплошной кошмар. Дым застилает глаза, но по голосам понятно – ребёнок уже в относительной безопасности. Этим рукам Рейчел не задумываясь доверила бы собственную жизнь, и даже что-то более ценное, если бы таковое у неё было. «Всё будет хорошо» - доносится сквозь рёв огня до измученных окружающим шумом ушей. Я верю, Гидеон, правда верю. Верила бы даже, зная, что до последнего вздоха осталась всего пара-другая секунд. Верила бы в тебя до последнего, так же как и сейчас – всем своим существом, не давая себе права усомниться ни на мгновение. Верила бы как в себя, даже больше. Ведь я слишком слаба, слишком наивна, доверчива, слабохарактерна. А ты… Ты найдёшь в себе силы на следующий шаг, стиснув кулаки так, чтобы посинели костяшки пальцев, закусив губы до крови вырвешь у злодейки судьбы дюйм за дюймом спасительный шанс. Ты выкарабкаешься, я знаю. Я верю. До последнего. И всё. Пустота. Какой-то собственный, твой персональный изолированный микрокосм. И лишь сильная, уверенная рука, тянущая тебя куда-то вверх и вперёд. Неожиданно в глазах потемнело – огненные цвета сменились на тёмное ночное небо. Глоток свежего воздуха в лёгкие – так вот, оказывается, что вы называете этим вторым дыханием… Прыжок. Кажется всё… Как только рука Гидеона отпустила воротник, колени обессилено подкосились, и девушка рухнула лицом в низ на этот холодный спасительный снег. Всё тот же вой пламени и треск дерева, но уже где-то там, позади, на расстоянии. И голоса, где-то совсем рядом, всё те же. Только нет в них прежнего отчаяния и страха. Слёзы звучат в них по-прежнему, но смешаны они не с ужасом, а с облегчением, может даже с крупицами спасительного счастья. Внезапно пришло осознание того, что всё уже позади. Всё кончилось. Она жива, Гидеон жив, ребёнок спасён. А что ещё? Ничего более и не требовалось. Снег обжигал и колол незащищённое лицо и ладони, но девушке было всё равно – она загребала снежинки губами, почти вдыхала их, будто не в силах насытиться. Мозг ещё не успел отреагировать на смену обстановки, немудрено. Но всё будет хорошо. Всё уже хорошо. Она же так исступлённо верила в это.
Gideon Prewett: С воем пожарная лестница под ногами вдруг рухнула вниз, и все, что оставалось делать, - что есть силы оттолкнуться и прыгнуть в пустоту. Рейчел, скажи, ты не замечаешь, что этот мир объявил забастовку? Пока неясно, кому и как, но определенно объявил. Не разгласив ни условий, ни заговорщиков. Я чую в воздухе этот запах. Я его не перепутаю... Только вот знаешь, Рейчел, временами я ищу этих бунтарей взглядом в толпе. Я ищу... и не нахожу. Но запах, запах, откуда же он взялся?.. Он не появляется из пустоты, его рождают, его выпускают из губ, как что-то очень тайное, невесомое, как папка под грифом «Совершенно секретно», как признание в любви, фраза: «Мамочка, прости, я разбил твою любимую вазу...» - как все, что важно для нас, слишком лично, нерушимо. Таков и этот запах. Он секретен, запрограммирован во мне по умолчанию, я узнаю его по нотам. Но где, где они, носители этого запаха? Я принюхиваюсь получше, я ищу в толпе бунтарей, но их нет, они где-то потерялись, они оставили только цистерну аромата забастовки и скрылись. А я стою в этом скопище запахов и очень медленно начинаю догадываться: меня уволят, Рейчел, меня обязательно отсюда уволят. Забастовки не наказуемы, в этом мире правит свобода слова, но я ведь только сейчас понял, Рейчел – оказывается, забастовки никакой и не было. А уволят меня за то, что я бастовал один... А мне... а мне, знаешь ли, почти все равно. Я найду себе другую работу. Не знаю, может, я и там буду бастовать – в любом случае, почему бы не превратить это в образ жизни?.. Ведь отталкиваться – это то, что у меня получается лучше всего. Мир одиноко крутанулся по вертикали, обрел краски и снова обесцветился, падая в сухой мертвенно-белый снег с крапинками пепла, кашель прорвал глотку, и стало опять холодно. Спасительно холодно. Девочка закричала. И мать, и дочь – они обе. Но Гидеон почти уже не слышал. Когда осознаешь, что все еще жив, ощущение прямо противоположное – как будто бы что-то кончилось, как будто пережил еще одну смерть. - Живая? – этот голос похож на хрип, определенно больше на хрип, чем на голос. – Живая, говорю? Рейчел! ...Я не сумасшедший, Рейчел. И не страдаю провалами в памяти. Просто временами я не хочу это помнить. Войну, снег, твою опущенную спину. И моя память со мной в ладах. Она помогает, если хорошо попросить. Только обо мне не проси ее никогда. Я хочу, чтобы ты меня помнила. Чтобы ты не захотела меня забывать. Так, как я не хочу отпускать твою руку. Так, как я хочу говорить с тобой, спасать тебя из огня, как хочу сейчас что-нибудь горячее вроде любви и верности, или глинтвейна, например (плохой из меня вышел бы шпион, я совсем не умею сопротивляться твоим глазам). Простите, господа Пожиратели, я могу понять многое, очень многое; все, кроме вашего рабства. Кроме того, с какой небывалой покорностью вы отдаетесь вашим порокам, страданиям, чаяниям, я не понимаю, почему вы не боретесь, почему вы молча смотрите в лица ваших псевдогосподинов, ваших мучителей, ваших убийц. Какая мерзкая работа у Министерства – делить людей на Пожирателей, министерских шавок и членов Ордена. Само по себе деление отвратительно. Но оно есть, оно устаканивается, примерзает внутри, как насекомое времен ледникового периода, закованное в броню изо льда, примерзает, не успев сложить крылья, съеженное, несчастное, бесславное, в надежде, что когда-нибудь кто-то найдет его и растопит лед. Скажите, вы на это надеетесь? Признайтесь, вы упорно заковываете себя в лед в тайной, бессознательной надежде, что вас найдут ученые через много-много лет, найдут и растопят, обязательно снимут корку льда. И вы правы. Вас найдут, обязательно найдут, будьте уверены, но уже не оживят, уже не заставят распахнуть крылья. Потому что вы убили себя, вы сами себя убили, убили из надежды, из стремления к лучшему, но почему же, почему не полетели на свет, почему вы забыли о том, что есть теплые края, где всегда можно переждать ледниковый период?.. Потому что вы рабы, господа. Рабство – ваша вторая натура. Ехидные усмешки, хитрость, пустозвонство – это ли не истинное поклонение перед выдумкой? Но это же смешно, разве вы не видите? Смешно и так грустно. Ведь рабство давно отменили, знаете ли. А вы все еще поклоняетесь своим деревянным идолам. Неужели глухая деревяшка лучше, чем живой человек из плоти и крови? …Шаги хрустят в снегу, как свежие простыни, воздух так прозрачен, что трещит по швам от мороза; когда я наконец встаю из снега, я счастлив, что не выдумал тебя этой ночью, потом протягиваю руку, чтобы ты встала, а мама с дочкой все кричат и плачут, плачут и кричат. Потом я целую кончики твоих пальцев, и они быстро согреваются от дыхания. Летите уже к свету, бабочки, летите и не сворачивайте, только не костенейте в этих краях. Вы не успеете сложить крылья, если не взлетите прямо сейчас.
Rachel Gwin: ost -Жива? Скорее да, чем нет – негромко произносит девушка на выдохе, медленно садясь, уперевшись руками в затвердевший снег. Казалось – уже вот он, твой предел. А через пять минут сердце уже помещается в грудной клетке, наконец-то перестав выпрыгивать из неё с пугающей силой и частотой за сто раз в минуту, а губы больше не хватают судорожно воздух, в попытках наполнить лёгкие как можно больше. В мозг наконец-то поступают нервные сигналы от обожжённых участков кожи, и на глаза невольно наворачиваются слёзы, которые даже сил нет стереть. Организм медленно перестраивается на обычный режим работы. Она понимает измученный взгляд. Разве это ты, Гидеон? Неужели передо мной сейчас тот самый Пруэтт из министерства? Тот неловкий парень с милой улыбкой, с которым я так люблю сбежать куда-нибудь в обеденный перерыв из надоевших офисов, чтобы выпить чашку бодрящего кофе и улыбаться его беззлобным шуткам? Он сейчас, без лишних слов, взял и спас одну… Да что там одну – две, по большому счёту, жизни! Только не опускай глаза и не говори, что так поступил бы каждый мужчина на твоём месте. Не каждый, Гидеон, не говори ерунды. Тебе ли не знать всего равнодушия, а порой и жестокости нашего мира, где, порой, люди руки не могут друг другу подать, не то что рискнуть всей жизнью. А ты можешь. Ты не все. Настоящий «муж силы», один из «судей израильских». Рядом с тобой даже я чувствую себя чуточку храбрее. А, как сказал кто-то мудрый, надо самому очень сильно почувствовать, чтобы и другие почувствовали. И я тоже чувствую сильнее, когда ты рядом. Иногда мужественнее, а иногда и женственнее. И не нужно махать руками и бормотать, что и вовсе ты не герой, а самый обыкновенный. Не обыкновенный, мне лучше знать. - Ты необыкновенный, Гидеон – улыбнулась сквозь силы девушка, вставая, опираясь на протянутую им руку. – Спасибо. А что тут ещё добавишь? Мы оба знаем, что здесь не нужны слова. А, в самом деле, что сейчас можно сказать? Видел, как сильно горел шкаф возле двери на первом этаже? Глупо. Как хорошо, что мы оказались рядом? Очевидно. А вот мы вчера в министерстве…? Неуместно. Ты ведь и без слов понимаешь всю ту благодарность, которую я сейчас в силах испытывать. Ты всегда меня понимаешь… В этом весь ты. В этом и во всём сразу, что рядом с тобой. Даже в моих согревшихся пальцах. Несколько секунд девушка просто смотрела в глаза аврору, а потом, от переизбытка чувств, резко шагнула вперёд и обняла, обвив тонкими руками плечи и шею, прижавшись к нему щекой, ещё более пачкая и без того уже измазанную рубашку. - Всё уже позади – еле слышно прошептала она. Сквозь заполнивший всё запах дыма и гари пробивался другой, такой знакомый, не похожий на что-то другое. Хотя, Рейчел почему-то всегда ассоциировала его с запахом тюльпана – своего любимого цветка. Она закрыла глаза и облегчённо вздохнула. Сказанная наконец-то вслух, эта фраза словно поставила окончательную точку в происходящем, словно финальный свисток в долгом-предолгом матче. Сейчас девушка чувствовала себя в полной безопасности. Хотя, что есть безопасность, в мире, где регулярно творятся такие вещи, что уже бессмысленно страшиться чего-то конкретного, и можно бояться, даже не выходя из собственного дома? Ответа на этот вопрос оперативница не знала, но, тем не менее, понимала, что это ощущение и есть ощущение безопасности. Ощущение того, что в мире есть человек, который не даст тебе пропасть, и он сейчас здесь, совсем рядом. А значит, всё будет хорошо. От размышлений отвлёк звук сирены. Видимо, сюда уже ехала бригада маггловских пожарных, на своей огромной машине. Теперь они явно смогут сделать здесь куда больше чем они двое. Девушка нехотя отстранилась от аврора. - Мне кажется, нам пора … Эти «пожарные»… Я думаю, они сделают всё что нужно. А мы здесь больше не нужны. Она вновь заглянула Гидеону в глаза. Вот всё и кончилось, и пора было возвращаться на привычный круг.
Magnus Foragwill: Прикрыв глаза, Магнус сделал последнюю затяжку. Это чувство всегда было немного особенным, ведь именно в эти моменты ощущался аромат самой трубки - старый, родной, запомнивший и отразивший все размышления и эманации настроения. Он не любил новомодные маггловские поделки из искусственных материалов, после них во рту оставался мерзкий привкус резины и пластмассы. Тем более ему не нравились другие проявления табачной зависимости - будь то дорогие сигары или обыкновенные папиросы. Все они были бытовыми, бездушными... А трубка, Так или иначе, настраивала на созерцательный, философский лад. Последняя же затяжка обычно означала конец задумчивого ступора. И сейчас Форагвилл пришел в весьма активное состояние духа. Глаза открылись, взгляд стал твердым, спина выпрямилась. Голос приобрел деловитые нотки: - Если ты уверена, - а иначе, насколько он помнил, и быть не могло. - То предлагаю приступить к реализации этой идеи незамедлительно. На иронию в голосе он предпочел не обратить внимания: позубоскалить на этот счет он еще успеет. По крайней мере, хотелось в это верить. Хрупкая женская фигурка в атмосфере начинающейся вечерней метели показалась неожиданно беззащитной. Интересно, как она сама это воспринимает? Действительно противопоставляет себя остальному миру? Маг ощутил неожиданный прилив жалости. Каково это - пребывая в одиночестве, жить в неизменном мире года от года? А в том, что она одинока, он не сомневался ни минуты - иначе между этой высокомерной дамой и той холодной рейвенкловкой была бы хоть какая-то разница. Возникло непонятное желание не то успокоить, не то по мальчишески взъерошить ей волосы - чтобы расшевелить и заставить с гиканиьем гоняться за наглецом. - Ты позволишь? - он подошел и, по возможности деликатно, приобнял Тильду. А со стороны она кажется выше и как-то уверенней в себе... Странное ощущение, как будто он ее впервые видит. Или это оттого, что настолько близко они никогда не находились? Это и все остальные чувства продлились недолго - ровно столько времени, сколько нужно для аппарирования. Что ж, остается надеяться, что работник Славного Министерства Магии не ошибся, доверившись старой знакомой. ==>La maison du corbeau
полная версия страницы